Бар Реактор готов принять новых постояльцев!
Место общения для гостей сайта

Я думаю, что это будет последняя запись в моём дневнике. Ею я хочу подвести черту подо всем уже произошедшим в моей жизни. Этой записью закрываю очередную главу своего существования и открываю новую, пока еще неизведанную и, возможно, самую главную во всем бытие.

Большинство людей даже представить себе не может, что значит быть по-настоящему известным человеком. Только единицы могут понять это, и ещё меньше осмыслить и принять.
Сколько я себя помню, с самого раннего детства мне твердили, что я не такой, как все, что я особенный, что я избранный, что мне предопределена великая судьба. Мой отец занимал столь ввысоке положение, что катастрофически редко соблаговолял общаться со мной, хотя и любил меня всем сердцем. Его великие деяния не позволяли уделять сыну сколько-нибудь существенного времени. Каждый раз он присылал кого-нибудь из своих клевретов, чтобы они напоминали мне о моей необычности и избранности.
Мой воспитатель старается во всем заменить мне отца. Думаю, он искренне считает себя таковым. Наверное, это правильно, так как он воспитывал меня с самого рождения. Он хороший человек, хотя и не понимает всей масштабности и важности его действий.
Моя мама, самая прекрасная женщина на свете, как и любая мама для своего ребёнка. Я навсегда запомню её нежные руки и печальный взгляд. Иногда мне кажется, что она что-то знает о моём предназначении. Возможно, ещё о чем-то догадывается. Но, как ни странно, никогда не обсуждает со мной подобные темы, предпочитая отмалчиваться или переводить стрелки на отца, узнать у которого что-либо не предоставляется возможным.
Да… Очень трудно принять то обстоятельство, что вся твоя жизнь продумана и просчитана кем-то до последней минуты, и уже вписана золотыми буквами в анналы истории, как сценарий биографического фильма. Нельзя ни на шаг отступить от запланированного действия. Это не проблема, когда ты об этом ничего не знаешь, и живешь в сладком своём неведении. А если тебе об этом сказали? А ещё и потрясли готовым сценарием перед носом? Что тогда? Противно то, что никак не возможно определить является ли твой поступок или сказанное слово твоим выбором, твоим решением или это прописанная до мелочей и утвержденная дирекцией сцена. В детстве, конечно, об этом не очень то задумываешься. За то прекрасно чувствуешь, что окружающий мир не очень то хочет тебя принимать.
Хотя мои родители не сильно распространялись о перипетиях моей будущей карьеры, но, как говориться, «Шила в мешке не утаить». Слухи и сплетни имеют свойство распространяться со скоростью света в ареале твоего существования.
По этой причине, друзей среди сверстников у меня никогда не было. Одни откровенно завидовали мне, другие боялись. Но ни те, ни другие не понимали истинного положения вещей. Однако, не на завести, не на страхе дружеских отношений не построишь. Дети, по своей неопытной сущности, всегда жестоки и прямолинейны. Зависть и страх, как известно, порождает ненависть. Ну а ненависть, в сою очередь, приводит к гневу и ярости. Из-за этого мне часто доставалось от соседских ребятишек. Нет, в них не было коренного зла, а только простое детское непонимание. Бродя по улицам, я часто замечал, какими недоумевающими, а порой откровенно агрессивными взглядами провожают меня дети. Но я быстро привык к таким взглядам. Ведь это не так уж и сложно, понять мотивы детей. Я, наверное, поступал бы так же, если бы был на их месте.
Гораздо больше выводили из себя взгляды взрослых. Их печальность и всепонимание доводили меня до бешенства. Они жалели меня. Именно жалость больше всего лупит по сердцу и душе.

Я жил одиночкой, поэтому рано начал размышлять на темы не свойственные своему возрасту. В то время у меня была одна огромная мечта – я мечтал быть таким, как все. Вся моя юность ушла на поиск способа стать обычным среднестатистическим мальчишкой. Помню, что к шестнадцати годам, я напрочь сломал себе мозги, и за моё душевное здоровье не поручился бы ни один психиатр. Мой юношеский максимализм и озлобленность на весь мир, привели к тому, что я начал осознанно пытаться разрушить свою жизнь. Я старался делать всё, что угодно, лишь бы отойти хотя бы на шаг от запланированной программы моего личного мира. Глупышка, тогда я еще не мог понять, что все мои метания и противодействия, так же запрограммированы в моей жизни, как и любые другие поступки и мысли.
Я часто убегал из дома и шлялся по чужим дворам, нарываясь на драки и скандалы. Я пытался стать пьяницей и развратником, чтобы омрачить хоть на немного свою будущую кристально чистую карьеру. Но…
Сейчас я понимаю, как смешно всё это выглядело со стороны. Для меня стать подонком и балагуром, было так же невозможно, как рыбке «Скалярии», выпрыгнув из аквариума, встать на плавники и станцевать «Джигу-Джигу», напевая при этом сочным тенором арию Онегина. Я часто прибегал в задрипанную харчевню на окраине, и покупал себе выпивку. Но как не старался, ни разу так и не смог проглотить ни капли этого вонючего пойла. Однажды, я умудрился купить себе на ночь дорожную потаскушку. Но, увидав её голое тело и раздвинутые в бесстыдстве ноги, я помутился рассудком и долго блевал, содрогаясь всем телом от беспредельного омерзения. Несколько раз после этого я пытался покончить жизнь самоубийством, но каждый раз, находился какой-нибудь «прохожий», который бесцеремонно разрушал мои идиотские устремления.
В общем, стать отрицательным персонажем пьесы мне не удалось. Да и невозможно это было в принципе, ведь по сценарию я был белым и пушистым, и, в конце концов, должен был обрести ангельские крылышки.
Когда я понял, что бороться с самим собой абсолютно бесполезно, я стал задумываться о собственном предназначении и смысле жизни. К двадцати годам я полностью перестал сопротивляться своему естеству и принял свою карму, как данность, как неизбежность. Я много ходил среди простых людей. Я наблюдал за их жизнью. Природа наградила меня свойством замечать вещи и события, не замечаемые другими людьми. Я был поражен той повсеместной необустроенностью и нищенством духа, которые были присущи большинству обитателей внешнего мира. Именно в то время на меня снизошло откровения смыслов и понимание своей роли. Я начал жалеть людей так же, как когда-то они жалели меня. Войны, болезни, голод и другие напасти, переполняли их существование. Светские и религиозные власти мало заботились о своем народе. Их больше интересовали интриги, прибыли и плотские утехи. Демагогия их речей выявляла полную и глубокую оторванность от существующей действительности. Ни о какой реальной помощи в облегчении существования простых граждан даже не говорилось.
Глядя на всё творившееся безобразие, я дал себе слово, что употреблю всю свою будущую известность, власть и полученные от судьбы возможности, чтобы изменить этот мир к лучшему. Ну, хотя бы на чуть-чуть. Я постараюсь сделать так, чтобы у людей, независимо от класса и мировоззрения, всегда была возможность выбора. Того самого выбора, которого никогда не было у меня самого. Я постараюсь облегчить им жизнь в меру своих скромных возможностей. Я буду их любить, всех без исключения. Я постараюсь подарить им хоть толику той доброты, нежности, ласки, которых они были лишены всю свою трудную и несправедливую жизнь. Я постараюсь объяснить им всю красоту мира, чтобы они научились ценить то, что действительно стоит ценить.
Я стану их защитником и целителем, что бы они всегда знали к кому им можно придти в трудную минуту. Я дам им понятия о законах равенства, справедливости и благородства. Я прекрасно понимаю, что мне предстоит. Я знаю, что в большинстве своем люди не поймут меня, и не захотят учиться думать. Но, если даже всего несколько человек во всем мире поймут меня и примут в своё сердце, я буду безмерно счастлив и горд тем, что моё дело не пропало даром.
Я принял свою судьбу. Я стану тем, кем должен стать.

Иешуа из Назарета,
третьего числа, месяца Нисан,
двадцать шестого года от моего рождения.

12 апреля 2006 год. 4-ый энергоблок ЧАЭС. Чернобыль. Зона отчуждения, 13: 52.
Он медленно шел вдоль разрушенного пандуса 4-го энергоблока. Тучи на небе неслись в неизвестность, то совсем закрывая солнце, то распахивая небесную синь и озаряя всё вокруг ярким светом. Под ногами хлюпала грязная вода. Весенний ветерок шевелил ёжик абсолютно белых волос. Невидимая радиация проникала в него всё глубже, разрушая и мутя разум. Усталое, измученное тело перестало что-либо ощущать. Глаза слезились, спину сводило судорогой, в ушах стоял постоянный оглушительный звон.
Он шёл медленно, с трудом переставляя ноги. Старые, изношенные до неприличия ботинки, громко шаркали по растрескивавшемуся асфальту. Опущенные вдоль тела руки нервно подрагивали, пальцы то и дело сжимались в кулак, а потом безвольно разжимались обратно. Низко наклоненная вперед голова болталась из стороны в сторону при каждом шаге. Не человек – тень. Тень, но внутри этой тени прожигающим пламенем яростно полыхала всёпоглощающая ненависть. Он ненавидел этот равнодушный мир, эту проклятую небом территорию, эту желтую, высохшую траву, эти серые грязные стены. Он ненавидел, и эта ненависть давала ему силы двигаться. Он пришел сюда в последний раз, он пришел сюда умирать. Потому что жить уже было невыносимо, невозможно, нереально. Двадцать лет борьбы, двадцать лет непрекращающегося ада, привели его сегодня суда. В место, в котором все началось, в место, которое виновато во всех его бедах.

Тогда, в далёком 86-ом, грянула здесь беда. Ядерное чудовище, разрушив бетонные стены своей темницы, вырвалось на свободу. Вырвалось, что бы убивать, разрушать, уничтожать всё, что было ему дорого.
Первым ушел старший брат Матвей, служившим пожарником. Огромный кусок бетона, оторвавшийся с верхнего яруса здания, расплющил его в кашу. Нечего было хоронить, нечего было даже собрать в урну. На кладбище закапали пустой гроб. Пустые слова произносились в пустое пространство пустых душ. Горе было везде. Сотни погибших людей, сотни сломанных судеб, сотни вдов, сотни сирот, сотни одиноких неприкаянных сердец. Но некогда было оплакивать погибших. Только мать стала седой и молчаливой, а по ночам были слышны её рыдания и тихий голос отца, пытавшегося её успокоить. Она закрылась в комнате и девять дней не выходила оттуда. Жена брата с дочкой ухала в Одессу к своей матери и больше не вернулась.
Вторым ушел отец. Инженер отдела коммуникаций при ЧАЭС. Он был везде нужен, его звали, просили, ему приказывали. Он боролся с монстром ядерного распада жестоко и непреклонно. Он собирал команды добровольцев, следил за материальным обеспечением дружин ликвидаторов последствий аварии, составлял графики дежурств, выбивал в администрациях необходимую технику и материалы. Лично присутствовал на всех операциях по спасению людей и гашению очагов радиации. Он пытался по-своему пережить смерть сына, все силы, отдавая борьбе. Два года титанического труда, а потом… Радиация сожрала его всего с потрохами. Умирал отец долго. Ужасная смерть. Тело, гниющее и распадающееся прямо на глазах, огромные язвы, белые, словно сваренные в кипятке глаза, кожа слезающая пластами, постоянно текущая из всех отверстий кровь. Похоронили его рядом с сыном. Мать вся высохла и пожелтела. Она уже не плакала. Почти перестала разговаривать. Часами сидела у могил и мочала. Только в пронзительных серых глазах плескалась невыносимая боль. Она пережила мужа всего на четыре месяца. Сердце не вынесло, не смогло смириться, не захотело жить дальше с такой ношей.
Его с женой и годовалым сыном эвакуировали в Кировоград. Дали новую работу и маленькую, но уютную квартирку, новую жизнь. Жена Аннушка вздохнула с облегчением и принялась хлопотать по хозяйству. Обживались, радовались солнышку и ветерку. Неспешно прохаживались с семьёй по улице Гоголя, ходили в Покровскую церковь и ставили свечки за упокой отца, матери и брата. По вечерам, после работы, бродили по парку Пушкина или ехали смотреть крепость Святой Елизаветы. А когда, в 1993 родилась дочка, жена плакала от счастья. Не сговариваясь, решили назвать малютку Надеждой. И счастье было так возможно.
На следующий год он узнал, что болен сын – лейкоз, последствия мощного излучения при аварии в Чернобыле. И опять начался ад. Три года они с женой боролись за сына всеми возможными средствами. Больницы, палаты, банковские кредиты, закрытые перед носом двери и полное равнодушие людей от власти. Всё как всегда. Все знали, что борьба бесполезна, что война с лейкозом проиграна заранее и безвозвратно. Сын угасал быстро, без плача и стонов. Стойко переносил все процедуры и больничные изоляторы. Только иногда по вечерам обнимал отца за шею слабыми ручонками и тихо шептал в ухо: «Прости меня папа, я не хотел». А он держал сына за худые плечи и плакал беззвучными слезами от собственного бессилия. В феврале 1997 сын умер. Похоронили его на местном кладбище под завывание холодного ветра и стоны истерзанной страданиями жены.
После этого в ней что-то сломалось. Аннущка начала сильно пить. За неполный год, из красивой, цветущей, доброй и ласковой девушки, она превратилась в отвратительную скандальную вечно пьяную, опустившуюся до свинского состояния, бабу. Даже маленькая дочка не смогла повлиять на поведение матери. Ссоры и скандалы стали постоянными в их семье. Полученную квартиру пришлось отдать банкам за долги. В связи с кризисом в стране, с работой стало плохо, и денег всегда не хватало. Он выбивался из сил, хватался за любую, даже самую грязную, работу, что бы прокормить пьющую жену и свою последнюю кровинку-дочку. На годовщину смерти сына, в феврале 1988, придя домой поздно ночью, после работы, он обнаружил в ванне труп жены со вскрытыми венами. Еще один крест вырос на кладбище, ещё на одного человека стало меньше в его семье. Пятилетняя Наденька ещё долго спрашивала папу, куда делась её мама, почему она ушла и оставила их одних. Что он мог ей сказать!?
Что бы забыть все, он продал остатки своих пожитков, собрал дочку и уехал в Донецк к старому товарищу отца. Тот устроил его работать на шахту, и время неспешно продолжило свой ход. Несмотря на все перипетии жизни, следующие друг за другом экономические кризисы, политические волнения и сложности нового мира, это время стало для него самым счастливым. Дочка росла ладной и доброй, не погодам серьезной и смышленой. Он не чаял в ней души. Каждую свободную минуту он посвящал ей, и она отвечала ему взаимной любовью. Мужики на шахте хлопали его по плечу и показывали большой палец, мол, молодец мужик, так держать. Соседи по дому, встречая, улыбались и желали всего хорошего. А когда по выходным он с дочкой выходил прогуляться, мир пел ему радостную песню блаженства. Так пролетело семь лет.
Мир рухнул в одно мгновенье. 21 декабря 2005 года в 16-30 ему позвонили из больницы и сообщили, что его дочь – Шепелева Надежда Тарасовна умерла в больнице от сердечного приступа, вызванного врожденным пороком сердца. Опять Чернобыль напомнил ему о себе, опять поразил в самое больное место. Исчезли звуки и краски, черно-белый мир застыл кляксой на школьной тетрадке его дочери. Последняя ниточка жизни лопнула с грохотом вселенского взрыва. Когда в морге он смотрел на мертвое личико свой дочери, что-то тихо, но твердо толкнуло его в затылок. Он не рыдал, не рвал на себе волосы, не ломал в бешенстве руки, не пил горкой огненной воды, что бы забыться. Он просто стоял и смотрел, как её закапывают. Вместе с ней закопали и его душу, а сердце запылало пламенем ненависти. На следующий день он просто ушел из дома, в чем был. Ушел в свой последний путь.

12 апреля 2006 год. 4-ый энергоблок ЧАЭС. Чернобыль. Зона отчуждения, 14:32.
Он стоял внутри огромного, радиоактивного купала, и смотрел на серую бетонную плиту, лежащую посредине небольшого чистого пространства. С трех сторон его окружали черные, потрескавшиеся от жара стены, а слева, насколько хватал взгляд, тянулись руины, завалы и мусорные кучи. Шаг, ещё шаг. Ноги подогнулись, и он упал грудью на плиту. Тяжелое дыхание вырвалось из плотно сжатых губ.
- Нет. Руки уперлись в неровную серую, изрытую ямками поверхность, ноги оттолкнулись, подбрасывая тело вверх.
Он с трудом встал и выпрямился. Бледное, исцарапанное лицо обратилось к небу, искусанные губы раскрылись и зашептали:
- Сука! Ты отняла у меня всё! Ты убила всех, кого я любил. Так будь же ты проклята во веки веков! Я проклинаю тебя, слышишь, проклинаю!!! И пусть не будет тебе покоя, покуда существует вселенная!
Где-то в недрах земли загудело и заухало, всколыхнулось, пыхнуло жаром. Мелко задрожал фундамент под его ногами. Острый ржавый уголок сорвался из-под крыши и, нырнув дельфином, пронзил его грудь, пройдя насквозь. Потоком хлынула кровь. Там, где она касалась плиты, прорастали иссиня-черные нити, они тянулись вверх, обвивали безвольное тело, свивались в спирали и кольца. Нити росли всё выше и выше, ещё мгновение и человек исчез в их переплетении. Ещё мгновение и засиял режущим синим светом мрачный величественный кристалл.
Он в последний раз закрыл глаза, губы прошептали в последний раз: «Не прощу!», сердце стукнуло в последний раз, и… грянул выброс!