Как, ну ка-а-ак, убейте меня, не пойму, каким чудом она до сих пор жива? Как ее за почти четверть века не разорвали волки, не растерзали голодной зимой дикие кабаны? Как ее не пристрелило разночинное начальство, что, нажравшись водки, с вертолетов охотится на серых хищников, поливая свинцом что ни попадя? Как ее не свела в могилу радиация, которую в ее дворе и хате со времен аварии, поди, никто и не замерял (безнадега — махнули рукой)? Как, в конце концов, она не отдала Богу душу, когда недавно целые сутки простояла, по пояс скованная льдом? Вроде тех ржавых навеки брошенных кораблей, что в реке Припять близ Чернобыля стоят на вечном рейде. А баба Роза, хоть и не из железа и ей уже под восемьдесят, выкарабкалась.

Случилось это месяц тому. Отправилась Роза Ивановна из своего Залесья в Чернобыль: запастись хлебом, солью, спичками (на войне, как на войне), сходить в милицию отметиться — не умерла ли еще, вообще людей увидеть, жизнь. Ежели по шоссе топать, километров шесть наберется, посему бабушка решила добираться напрямик через замерзшее болото — она сама видела, что лед даже лосиху тельную выдерживает. Айда, раз так…. Все произошло, как и с жизнью Розы Ивановны: сначала она дала трещину — после аварии, затем проломилась окончательно. Воды было почти по пояс. Даже не воды, а густого ила вперемешку с кусками льда, что больно резал ноги. Холода не чувствовала. Да какой там холод — о чем вы говорите? Холод — естественное состояние этой женщины.

Баба Роза людей видит редко, чаще — зверей

Журналисты зашли к Розе в хату (она не шибко-то хотела приглашать, но, наверное, в полумраке комнаты с заколоченными фанерой окнами ей было удобней разговаривать, нежели при ярком свете), а там стужа, как на улице, разве что ветер не задувает. Оно ведь как: жилой дом, он вроде человека — всегда есть признаки жизни, пусть даже в нем обитает столетняя старушка, что с печи не слазит, или бомж, заваливший все углы хламом со свалки и пустой тарой. Здесь же — ничего подобного. Стены сырые, как в месяцами не отапливаемом доме, печь — главный источник тепла и жизни — в хате холодная, будто фундамент атомного реактора. На столе нет даже объедков для тараканов или крыс — лишь миска полузамерзшего, полуразложившегося непонятно чего. Нет света. Хотя к домам всех чернобыльских самоселов электричество проведено. Но жительница села Залесье Чернобыльского района Роза Ивановна Отрошко — исключение. Это уникум. Это ошибка. Это то, чего не может быть. Это то, во что нельзя поверить. Уже 24 года она ОДНА живет в выселенном селе 30-километровой зоны отчуждения без света, тепла, воды, магазинов и, представляете, без телевизора! К слову, встаньте-ка с мягкого дивана и потрогайте батарею на кухне — вдруг похолодела, надобно быстро в жэк звонить, сантехников материть. К хате бабы Розы нет ни подъездной дороги, ни даже толком протоптанной в снегу тропы — лишь следы диких зверей. А вы говорите: «Робинзон Крузо, Робинзон Крузо…»

У нас время есть — старушка, считай, сутки будет стоять по пояс вмерзшая в лед, — расскажу вам об этой удивительной женщине. Роза Ивановна родом из Чернобыльских краев, после десятилетки закончила филфак тогда еще Государственного университета им. Тараса Шевченко и до самой пенсии трудилась учителем русского языка и литературы. Одно время, правда, работала инспектором районо. Замуж так и не вышла, «моим мужем был классный журнал», улыбается старый педагог, и своими детьми не обзавелась — «у меня их водилось по тридцать в каждом классе». Вот Вова Чалый из 8-Б, к доске просится — хочет вчерашнюю «двойку» исправить, глупенький, думает, я не видела, как он шпаргалку в рукав засунул. А вот Сережа, который на олимпиаде по литературе победил — в нарядном костюме и пионерском галстуке медленно шагает по льду и на все болото декламирует отрывок из «Мцыри». А вот и машина подъехала, мигалки на крыше, из нее учителя выходят… и баба Роза потеряла сознание. Когда подбежали милиционеры — пульс на холодной шее уже не прощупывался.

Но выжила! Всех удивила: правоохранителей, когда ее из-под льда извлекали, врачей — поначалу-то к ней патологоанатомов приглашали, соседей по палате — те на обеденные котлеты спорили: жилец — не жилец, но таки выкарабкалась. И нас удивила: когда прощались, стихи нам посвятила и на бумажке написала. Правда, на немецком языке. Жалко, что я не шпрехаю.

Война в зоне отчуждения

Из густого, что света Божьего не видно, леса, который четверть века тому был селом Залесье, мы отправляемся в другую деревню — Парышев. Там живет где-то двадцать, ну, может, семнадцать — кто-то уехал к детям, кто-то умер, кто-то заблудился в лесу — самоселов. Дороги расчищены, однако «пикапчик» гида (начальника сектора участковых инспекторов милиции отдела зоны ЧАЭС) майора Ярослава Хоменского еле продирается по углубленной грузовиками (видать, автолавками, привозящими самоселам продукты. — Авт.) колее. Тишина. Вы знаете, такой тишины, как в оставленной людьми Чернобыльской зоне, я не встречал нигде. Кажется, даже слышно, как радиоизотопы стронция и цезия в воздухе друг о друга трутся. Ух и тихо. Вдруг — гул мотора. Не машины, не мотоцикла — что ж это такое? Заходим во двор, откуда гудит: по-хозяйски калитка смазанная не скрипит, за ней стоит дед в обшарпанной телогрейке и держит в руках — ах, вот оно что гудело — бензопилу.

То, что не дорезал проклятый бобер, дорезает Иванович

— Зовсім, понімаєш, нема жизні от того антихриста зубатого, шоб йому… — и старик погрозил кулаком куда-то за хату, в сторону огорода. — Вже всі берези в долині повалив — мушу на дрова перерізати, шоб не гнили, понімаєш. А які вони файні були, скільки соку давали, — и дедушка, сняв ушанку, едва не заплакал такими же ручьями, какие по весне стекали с его красавиц. «О ком это он?» — шепнул я майору. И Ярослав повел меня за хату. В то, что я расскажу вам и о чем сам слышал и видел, можете не верить, я не обижусь. Потому как сам с трудом в это верил, хотя доказательства щупал руками.

Тишина. Вы знаете, такой тишины, как в оставленной людьми Чернобыльской зоне, я не встречал нигде. Сюда не доносится привычная в сельской местности перекличка петухов и кур, не слышно рева машин, не щебечет детвора. Ух и тихо. Кажется, даже слышно, как радиоизотопы стронция и цезия в воздухе друг о друга трутся. Прислушайтесь.

Итак, у деда Ивана, а по паспорту Ивана Ивановича Семенюка, уже который год идет война. С бобром. Да, да, этот с валенок размером грызун превратил зону отчуждения в зону боевых действий. С кровью, ранеными и захватом территорий. Все началось с того, что в канале (небольшом притоке Припяти), который течет рядом с огородом Ивановича и где живет бобер, летом высохла вода. Что ж, по весне появится снова, почесал затылок старик и, забрав косу, пошел в дом. А на следующее утро снова вышел покосить и… на колени, будто перед образами, так и рухнул. Еще бы: его пруд, который он выкопал собственными руками и сам так долго зарыбливал, его гордость, его отдушина, где, убегая от ворчливой старухи, он часами сидел на берегу с удочкой, был сухой, как тарелка в голодный год. На дне вяло била хвостами задыхающаяся рыба. Зато в канале аж через верх вода хлюпала. «Нечистая», — прошептал Иванович и перекрестился.

Вскоре все выяснилось. Оказывается, бобер прорыл под землей нору между сухим каналом и дедовским прудом и таким образом наводнил свой водоем. Обозленный Иванович наставил кругом капканов, поймал зубастого вредителя, а когда они с соседом Коляном несли грызуна под топор, у того «сльози з очей градом полилися, наче в людини». Пожалели мужики животное, тем более, что перед тем выпили — подобрели и отпустили, расчувствовавшийся сосед на прощанье даже хотел погладить бедного бобра, а тот — цап! — «і тепер Коляну немає вже чим в носі колупатися».

В последнее же время вода из канала снова начала убывать — дед Иван занервничал, то и дело в колодец поглядывает, а эта зубастая морда на сей раз знаете что отчебучила? Стала подгрызать березы, валить их, своими зубами-тесаками перерезать на небольшие бревна и… гатить из них греблю на канале. Прямо не бобер, а инженер гидромелиорационных сооружений. Словом, война продолжается.

Чернобыльский коньяк

Гостей самоселы всегда усадят за стол и щедро накормят

Когда мы зашли в дом, Иванович, как и положено гостеприимному хозяину, послал жену в кладовку: «Люди замерзли з дороги». Баба Мария принесла и поставила на стол водку — не водку, самогон — не самогон, настойку — не настойку. «Чернобыльский коньяк», — лукаво подмигнул хозяин. И мы выпили. Потом снова. Мужики, чтоб мне больше в рот ни капли не брать, ежели я когда-нибудь подобное пил. По цвету — коньяк, по вкусу смахивает на коньяк, а по воздействию — живая вода.

…Вторая, третья, какая-то там, и мы и не заметили, как завели тему, которую два мужика за столом никак не обойдут — о войне. Ивану Ивановичу было десять лет, когда «матка» рано утром запрягла кобылу, и вся семья убегала от немцев, что подходили к Парышеву. Помнит Иванович, как неподалеку от телеги разорвался снаряд и младшему брату осколком оторвало кусочек уха. Чтобы прокормиться, мать посылала младшеньких — Ивана с братиком, «старцювати» (просить милостыню. — Авт.). Они снимут постолы (так матка учила — чтоб жалостливее было), «Подайте Христа ради!» затянут и айда по хатам. А люди, хоть и сами не жировали — в войну-то, но подавали. Особенно когда брат разматывал бинты и демонстрировал свое героическое ухо. Тогда не только картошку, но и сало резали и давали…

— Ну что, на дорожку? — чокнулись на прощанье мы с дедом Иваном — вечерело, и пора было уезжать. Налили по… Ах да, чуть было не забыл рассказать вам рецепт «Чернобыльского коньяка» — после четвертой Иванович таки раскололся и поведал свой фамильный секрет. Он прост, мужики. В хороший самогон кладете несколько кусочков сухого корня калгана — его на любом базаре можно купить. Две недели выдержки и — будьте здоровы!

За помощь в подготовке материала редакция благодарит начальника ЦОС ГУ МВД Украины в Киевской области Николая Жуковича и начальника отдела милиции зоны ЧАЭС Григория Яременко.